Индрек встретился с Кристи так, словно они были старые знакомые. Мать писала ей про Индрека в деревню, а потом рассказывала и здесь, дома. Все-все рассказала. Про казаков, про шею — все! И Кристи однажды предложила Индреку тайком пойти на сходку: она, Кристи, тоже состоит в подпольном кружке, где бывают разные приезжие ораторы, самые настоящие пропагандисты, которые готовят восстание и борются за свободу! Только отцу и матери об этом ничего нельзя говорить, иначе они тотчас отправят ее в Америку. Отец сам ходит на рабочие собрания, но ее, Кристи, никуда не пускают, разве что с матерью в молитвенный дом, где «плач и скрежет зубовный». Они, Индрек и Кристи, встретятся где-нибудь в городе в условленном месте, в определенное время и исчезнут —как сквозь землю провалятся. Домой вернутся тоже врозь, каждый своей дорогой, в разное время, так что никто ничего не узнает.
Обо всех этих предосторожностях Кристи говорила долго и с особенным воодушевлением. Она уже в течение полугода тайком бывала на нелегальных сходках. Ей, наверно, и самой трудно было бы сказать, что ее, в сущности, больше всего привлекает — нелегальность, сами собрания или же хождение с оглядкой, потайными путями. Во всяком случае она считала крайне важным именно так пробираться на собрание, и это сказалось в первый же раз, когда они пошли с Индреком вдвоем. Они без толку петляли и кружили, проскальзывали в какие-то ворота и пересекали дворы, чтобы выйти на другую улицу. Входили куда-нибудь в дом, поднимались на второй этаж, читали при тусклом свете керосиновой лампочки таблички на дверях, потом спускались, как будто не найдя нужной фамилии, и устремлялись дальше. Наконец они подошли к дому, до которого могли добраться давным-давно.
— Это из-за хвостов,— объяснила Кристи.
— Разве за нами хвост? — спросил Индрек.
— Нет,— ответила Кристи.— Хвост чаще бывает, когда идешь одна. Поэтому нам всегда говорят: приходите вдвоем, с кавалером, тогда не так подозрительно. Как будто любезничаешь, понимаете? Кто любезничает, тот никогда не бунтует, не подрывает основ, не требует свободы,— закончила Кристи с видом человека, умудренного житейским опытом.
— Так что мы петляли зря,— заключил Индрек.
— Это я нарочно — показать вам, как я хожу, когда одна,— проговорила Кристи.— Но сегодня — это еще ничего. Одна я иду куда-нибудь далеко-далеко, где темно, страшно, прямо дрожь пробирает. Пробую потихоньку войти в какой-нибудь дом, но дверь скрипит. Тогда я смело, разом распахиваю ее, точно я здесь своя. На лестнице и в коридоре темно. Ощупью взбираюсь на второй этаж или останавливаюсь где-нибудь на лестнице и прислушиваюсь... Стою долго-долго и слушаю, иногда чтобы просто проверить, долго ли можно стоять так на чужой лестнице и слушать, пока кто-нибудь не выйдет. Иногда вхожу в темный двор, забираюсь в угол у стены или забора и стою. Но сейчас я так не делаю, это слишком страшно.
— Почему?— с любопытством спросил Индрек.
—