Выучишь английский — поезжай в Америку, там можешь хоть под нулевой номер себя обкорнать, как репу. А здесь косы трогать не смей. Их тебе мать вырастила, и если мать говорит нельзя,— значит, нельзя.
— А когда английский выучу, тогда можно?— спросила дочь.
— Английский выучишь, перемахнешь через океан в Америку — тогда можешь. А косы пришлешь обратно, чтоб хоть что-нибудь нам осталось от родного дитяти,—'ответил отец, и Индреку показалось, что звук его голоса сейчас совсем не соответствует ни его высокой, плотной фигуре, ни маленьким поблескивающим глазкам.
— Мама, ты опять плачешь! — удивленно воскликнула дочь.— Что же ты будешь делать, когда я буду уезжать!
— Тогда, уж наверно, я не стану плакать, все слезы будут уже выплаканы,— отозвалась мать.
— Но если вы не хотите, я не поеду,— сказала дочь, как бы утешая ее.
— А что ты тут будешь делать?—спросил отец.— Лучше, если выберешься отсюда, подальше от наших смутьянов.
— А я не хочу подальше от смутьянов,— возразила дочь,
— Тоже хочешь бунтовать, а?— спросил отец и, не дождавшись ответа, добавил: — Последнее дело бунты эти.
Таким образом, дочь должна была волей-неволей ехать со своими прекрасными косами за океан в Лос-Анжелос, там показать их дядюшке и решить — обрезать их или же продолжать носить как украшение на радость себе и другим. Вместе с каштановыми косами должны были уплыть за океан синие, как у матери, правдивые и спокойные, временами задумчивые глаза, чуточку слишком широкие плечи, юношески угловатые бедра, уже намечающаяся грудь, руки, такие длинные и нескладные, как будто они были взяты от другого тела и прикреплены к этому или как будто это тело остановилось в своем росте, а руки продолжали развиваться вовсю. Но в нескладных руках этих чувствовалась большая сердечная теплота, гораздо больше, чем в глазах, в которых, правда, иногда зажигался какой-то удивительный блеск, делавший их доверчивыми и теплыми. Эту сердечность ее рук Индрек почувствовал сразу, впервые здороваясь с Кристи, чувствовал много раз и позже. Во всем облике девушки только ее немного крупный, полногубый рот более или менее гармонировал с ее руками, так что капризная природа все же не оставила эти руки совсем одни.