И так же, как другие, они очнулись от недавнего наваждения и, когда повернули назад вместе с толпой, чтобы посмотреть, что там так ярко горит,— увидели разбитые витрины, вышибленные двери, осколки стекол, выломанные рамы, затоптанные в грязь белые коробки, обрывки бумаги, какую-то одежду, мусор, валявшийся под ногами-
Они вдруг поняли, что произошло, и опьянение сменилось ужасом. Когда они дошли до края площади, где росло несколько старых ракит и откуда так хорошо было смотреть на мечущееся с треском и гулом пламя, Кристи промолвила, словно про себя:
— Вот, значит, как приходит свобода.
Индрек ничего не ответил, он только стоял и смотрел, потом перевел взгляд на высокие башни и дома, громоздившиеся в кровавых отблесках огня. Тогда Кристи пододвинулась к нему поближе, коснулась его руки и спросила тихонько, разочарованно:
— Свобода всегда приходит так?
— Не знаю,— ответил Индрек.— Я впервые вижу, как она приходит.
Они долго стояли рядом, словно в забытьи, не замечая, что делается вокруг них, не слыша, что говорят люди.
Наконец Индрек произнес:
— У нас дома, на Варгамяэ, мы всегда ходили в темные осенние вечера смотреть, не видно ли где-нибудь вдали зарева. И, бывало, каждый раз, как где-нибудь далеко заполыхает — иногда даже в двух-трех местах сразу,— отец уходит в горницу и молится.
— Значит, набожный? — удивилась она.
— Набожный и недобрый,— ответил Индрек.— А сейчас я подумал: будет ли кто-нибудь молиться, глядя на это пламя? Оно, правда, огромное, но его отблеск не может достигнуть Варгамяэ, чтобы мой отец начал молиться.
Они снова немного постояли молча, потом Индрек продолжал:
— Мой отец был недобрый, и все думали, что это от большого благочестия. Но и тот человек, который сегодня совершил поджог, тоже, наверно, злой. А набожный ли он? Вот что меня интересует.
— Вы думаете, это. какой-нибудь сектант? — удивленно спросила Кристи.
—