Ври кому другому, а не мне,— перебил ее отец.— Я знаю наверняка — у тебя была целая пачка листовок и ты их бросила в толпу. Так или не так?
Кристи не ответила, и отец продолжал:
— Видишь, какие у твоей лжи короткие ноги. Но имей в виду, девчонка, это тебе в конце концов дорого обойдется. Сейчас лежишь с перевязкой, а там, глядишь, и за решетку можешь угодить.
— Но вы же сами сказали — объявлена свобода,—удивилась Кристи.
— Не верю я ни в какую свободу,— отрезал отец. Но Индрек и Кристи верили, верили потому, что
страстно хотели верить. Так же напряженно, как они, думали о свободе многие, но вопросы, с нею связанные, становились, казалось, с каждым днем все сложнее и запутаннее.
Фабричный рабочий Кяба, выпрашивавший у лавочника в долг хлеба для своих детей — ведь в дни свободы получки не было,—- рассуждал о свободе так:
— Они говорят — свобода. Но что бедному человеку делать с этой свободой? Разве свобода накормит меня, мою жену или детей? Не накормит. И вот что получается: я и правда свободен, шатаюсь по всяким собраниям, да сходкам, а моя жена? В еще худшем ярме, чем была. Так что, ежели рассудить по справедливости...
— Вот это правильно! — заявил лавочник.— Если рассудить по справедливости, так выходит — кому свобода, а кому неволя. Я, скажем к примеру, свободный человек: своя лавка, свой товар, свои деньги — долгов у меня нет, я их не люблю. Так сказать, везде квит и дело чисто, живу как культурному человеку положено. Но разве я могу сказать, что завтра не встану в пять часов утра, потому что, дескать, свобода и тому подобное? Не могу — молочник подъедет, застучит е дверь. Какая ж это, к черту, свобода, если молочник уже в пять часов грохочет тебе в дверь? А по воскресеньям норовит, сатана, и еще раньше — сегодня, мол, день воскресный, и все такое. Или если спросить по-настоящему, по-принципиальному: могу я, не говоря худого слова, накинуть на штоф молока хоть копейку, раз теперь свобода? Опять-таки не могу. Ведь тот там, рядом, как назло, старается скорее скинуть копейку, чем набавить. Ну так вот и скажите мне, ради самого создателя, где ж эта хваленая свобода, если я на штоф молока, купленный за свои кровные, не могу и полушку накинуть? Конечно, продавать дешевле — это >,;ожно, на это свобода есть. Но такая свобода была у меня и раньше. Или еще: разве могу я по случаю свободы не сунуть околоточному что полагается? Какое там! Сразу протокол какой-нибудь пришьют. Л теперь скажи, Кяба, ты, горемыка несчастный, голодранец, могу я оставить твоих детей без хлеба и картошки...
— Нет, картошка у меня еще есть,— вставил Кяба.
— А хлеб и салака? — спросил лавочник.
—