Нет больше,-— ответил Кяба.— Последнюю рыбешку мальчишки слопали без хлеба, говорят — потом можно воды надуться, все-таки в животе что-то есть. Только старший говорит: вода, чертяка, хлюпает в грузе, бегать мешает. «А зачем же ты, постреленок, носишься все время,— отвечает ему мать,— долго ли эта вода у тебя продержится, скоро опять в середке пусто будет».
— Ну вот видишь,— сказал лавочник, с нетерпением ожидавший, когда Кяба кончит.— У тебя все припасы съедены, и я должен тебе дать, верно?
— Да, сделай милость,— произнес Кяба, поднимаясь; открыв входную дверь, он сплюнул на улицу — такую учтивость он проявлял только в дни экономических кризисов.— Небось скоро кончат праздновать свободу, тогда опять пойдут получки. Не вечно же эта свобода будет, люди от нее с голоду помрут.
— Правильно! — подтвердил лавочник.— От этой свободы с голоду пропадем. И знаешь, что я тебе скажу: тебе и твоим ребятам я голодать не дам, но у меня ведь лишнего нет, чтоб бросаться зря. Тебе дам задаром, а другим потихоньку цену набавлю. Иначе откуда мне взять? Неоткуда — только с того, что другим накину.
А у матушки Лохк было о свободе такое суждение, что она часто тайком утирала глаза, а еще чаще — глубоко вздыхала. Когда Кристи спросила, почему она так вздыхает, мать ответила:
— Ты еще спрашиваешь! У отца рука покалечена, ты чуть ноги не лишилась. И если б ты видела, что у тебя тут на правой ягодице! Кому ты такая нужна? —' Но ведь никто не узнает, если мы сами никому не скажем. Никто никогда в жизни и не узнает,— возразила Кристи.
Мать посмотрела на дочь с грустной улыбкой, точно хотела сказать: ох, детка, до чего же ты еще глупая! Но вместо этого ответила:
— А как ты в баню пойдешь? В платье, что ли? Там-то уж увидят, и сплетницы завистливые постараются повсюду раззвонить. Думаешь, та же лавочница Хильде не распустит язык, как только узнает? Сейчас над руками твоими издевается, потом и за другое примется. Стыда не оберешься!
— Ну, тогда я не пойду больше в баню,— решила
Кристи.
— Вот тебе и свобода — уж и в баню сходить нельзя. Господь один ведает, чем это все кончится! — вздохнула матушка Лохк.
— Поверь, мама, теперь все плохое позади,— заявила Кристи наставительным и авторитетным тоном.— Свобода легка, только борьба за свободу тяжела.