Борьба против богачей и их бога! Имеющий уши да слышит!»
И много собралось жаждущих слушать все это под открытым небом, при свете осеннего солнца. Сюда пришли не только Лохк, Кяба и другие рабочие, но даже Пассельман и лавочник Везироос, которого господь бог обременил куда более тучным телом, чем можно пожелать доброму христианину при таком дальнем пути. Индрек хотел отправиться вместе с Кристи, которой сегодня поручили помочь в распространении листовок. Но из дому им пришлось выйти врозь, они должны были встретиться лишь позже, в условленном месте. Однако и это не удалось: Индреку повстречался господин Быстрый и задержал его, чтобы сказать несколько дружеских слов — только несколько слов, как он уверял, схватив Индрека за полу.
— Что вам, человеку молодому, если вы чуточку опоздаете из-за меня, старика,— говорил он.— Заметьте себе, юноша, старость — это нечто совсем иное, чем молодость.
Индрек ждал, что Быстрый сейчас начнет объяснять, в чем состоит разница между старостью и молодостью, но тот почему-то заговорил о своем сне: ему приснился лес, поляна в лесу и высокое дерево.
—: Ну скажите на милость, откуда берутся такие сны у старика, если он уже полжизни никакого леса не видел? Смолоду, когда еще случалось бывать в лесу, лес и не снился никогда. Ни разу не снился! А теперь вижу лес, и поляну, и посередине дерево, и вдруг это дерево затряслось, зашаталось, вот-вот упадет, вот уже кренится, и прямо на меня! Меня сковывает страх, такой страх, что я стою, точно мерзлая кочерыжка — это моя покойная мать так говорила, ее слова вспомнились мне во сне... и я просыпаюсь, весь дрожа. Конечно, когда увидел, что я не в лесу, а в постели под одеялом, смешно стало, особенно смешной показалась мерзлая кочерыжка. И я снова уснул с улыбкой, думая о матери...
Но тут ему снова приснился тот же сон, только чуть-чуть измененный. Опять на него валилось дерево, однако теперь он чувствовал себя не мерзлой кочерыжкой, а ледяной сосулькой. Наконец он нашел причину этого повторяющегося сна: он забыл завести свои карманные часы.'
— Понимаете,— говорил Быстрый,— как только они перестали тикать — они висят на стене у меня над кроватью и как бы составляют мне компанию, больше мне не с кем делить мое одиночество вот уже несколько десятков лет... Так вот, когда они перестали тикать, тогда и появился этот лес, поляна и дерево, иначе говоря — тишина и я сам, ведь дерево — это, безусловно, я сам. Таким образом, я умер дважды: упал в виде дерева и издох в виде кочерыжки — раз, и окостенел в виде сосульки — два. Короче говоря, сам на себя свалился, понимаете? Поэтому делайте, что хотите, только не оставайтесь один. Так же и с мыслями' — думайте о чем хотите, только о чем-нибудь или о ком-нибудь другом, а не о себе. Понимаете? Разумеется, и это чистейший эгоизм, так же как и стремление к спасению души, ведь спасение души — это самый настоящий эгоизм... погодите, погодите, еще одну минуточку! А значит, что-либо делать ради кого-то или чего-то или о нем думать — это тоже эгоизм. Человек получает от этого удовлетворение, он говорит себе: вот я какой замечательный, какой добрый, думаю не о себе, а о другом, да к тому же — только хорошее! Вот это самое чувство удовлетворения — чистокровнейший эгоизм! Думать о другом плохо или делать ему что-нибудь плохое, пусть даже дереву или камню,— это эгоизм, это само собой понятно. Но думать и делать хорошее — тоже эгоизм, но эгоизм такого рода, от которого другой человек все-таки получает кое-что хорошее, много ли, мало ли, но получает. А что толку другому от спасения моей души? Можно ли его разделить с кем-нибудь? Конечно, нельзя; Тут не поможет ни кража, ни грабеж, ни убийство, тут