Да, я верю в это,— заявил Исайя.— Я верю, что народ как таковой любит справедливость и требует правды и что...
— Ну, значит, ты ни черта не смыслишь в истории! — раздраженно крикнул Силламяэ, вскочил из-за стола и, словно рубя воздух, замахал левой рукой — он был левша.— Слушай, что я тебе скажу: народ как таковой никогда не любил справедливости, никогда не знал, что такое правда, он только искал лучших пастбищ, как стая саранчи. А таких одиночек, вроде меня и тебя, он всегда прибирал к ногтю, как это и теперь делает деревенская бобылиха, когда ищет в голове вшей.
— И правильно поступал,— ответил Исайя,— потому что важен не индивидуум, а масса.
— Что же это за штука такая — эта самая масса, лто у нее такие права?! — завопил Силламяэ.— Что это — новое божество? И кто же этот индивидуум, если его к массе и не причисляют?.. Скажем так: нас десять человек. Если взять из них девять, то это будет масса, а один будет одиночка. А если взять восемь, то остальные двое будут одиночками, которых можно прижать к ногтю? Или даже шестеро имеют право прижать четверых? Как ты думаешь?
— Конечно, имеют,—ответил Исайя таким тоном и с таким видом, точно это само собой разумелось.
— Но тогда десять миллионов могут прижать к ногтю один миллион, а сто миллионов — прижать десять миллионов. Больше того: шестьдесят миллионов могут раздавить сорок миллионов, а ты назовешь это любовью к справедливости, стремлением к правде? Что такое, в конце концов, справедливость и правда? Что это такое, я спрашиваю?
— Это закон природы, который действовал еще во времена бронтозавров,— ответил Исайя.
— Ага! — торжествующе воскликнул Силламяэ.— Значит, все-таки закон, все-таки закон!
— Ну конечно, брат, закон как закон, но такой закон, на основе которого стомиллионный народ рано или поздно нарушит законы истории и совершит скачок от крепостничества прямо к коммунизму.
— Или от монархии прямо к анархизму, если эти сто миллионов поступят так, как мыслит себе наш Исайя,— прибавил Силламяэ, и с этого момента начались новые рассуждения в различных вариациях, и спор мог тянуться до бесконечности, причем никому, собственно, не было дела ни до логики, ни до правды и справедливости.
— Вы, конечно, оба правы. Но как вы думаете, может быть, я тоже чуть-чуть прав, когда прошу не галдеть и дать мне возможность работать? — спросил наконец третий сотрудник редакции.
В ответ на это четвертый сотрудник крикнул из соседней комнаты через открытую дверь: