В ту сторону он сейчас г. направился. Но, уже выбравшись на нужную дорогу и с чувством облегчения шагая по ней, Индрек увидел в зареве пожара какую-то красную кирпичную трубу и услышал треск пламени. Он, и сам не зная, почему и зачем, перепрыгнул через придорожную канаву и пошел напрямик через мызное поле, над которым неслись искры и головешки. В темноте он попал к вешалкам для снопов, сперва прошел мимо, но потом вернулся и сел на нижнюю перекладину вешала, спиной к шоссейной дороге.
Прямо перед ним вдалеке, наверно, был лес. Когда огонь вспыхивал ярче, там угадывалось что-то большое и темное. Но искры и горящие пучки соломы туда не достигали, они гасли гораздо раньше. Не долетали они и до Индрека: прежде чем упасть на землю, очи исчезали из глаз, словно Индрек сидел под дождем гаснущих падучих звезд. Его окружала темнота и тишина, которую временами нарушал звук торопливых шагов, доносившийся с шоссейной дороги и затихавший в направлении мызы. Людей, точно мотыльков, привлекало зарево, отсвет которого рдел высоко б небе, там, куда с треском устремлялось пламя, как багровый язык гигантского доисторического животного.
Силуэты голых деревьев вокруг горящего дома черной сеткой вырисовывались на фоне яркого пламени, временами расплываясь и исчезая в густом дыму. Следя за игрой света и теней, Индрек почему-то вспомнил те минуты, когда он покидал город, когда они с Кристи никак не могли расстаться и, наконец, пустились бежать каждый в свою сторону. Да, в те минуты ог еще верил во что-то великое и прекрасное, возвышенное и идеальное, верил в то, что люди способны приносить жертвы и терпеть страдания во имя лучшего будущего всего человечества. Но его вера воплотилась в реальность совсем иначе, чем он предполагал, поэтому он теперь и сидит совсем один здесь, на перекладине вешала, не зная, что же ему делать дальше. Другие верят и надеются, видимо, совсем по-другому, чем он, они идут вперед, они не останавливаются, не садят и не размышляют, как он. Их вера освящает их поступки, делает их правильными и справедливыми, иначе не понять было бы этих огненных сполохов — ни ближнего, ни тех дальних, что вспыхнули минувшей ночью, вспыхнут и сегодня.
Индрек огляделся вокруг. «Один, два, три,— насчитал он,— и наш — четвертый». Четыре огня веры, четыре безумных пожара страстей! Четыре великие надежды, четыре горькие беды! Четыре пламени безудержного гнева, четыре костра мщения! Четыре отчаянных вопля к небесам о прошлом и настоящем, во имя будущего!
Долго ли Индрек сидел здесь, он после и сам не moi бы сказать, но огонь постепенно сник, а отсвет его поднялся еще выше, как будто пламя прожгло дыру в кебе. Со стороны мызы уже стали возвращаться люди. Большинство их переговаривались между собой так тихо, что слов не разобрать было. Но некоторые рассуждали громко, с увлечением. До Индрека донесся чей-то молодой, звонкий голос:
— Был бы я в то время на мызе — сразу поехал бы с ними, без всяких разговоров. Ты только подумай, это же и есть бунт, революция! Никогда у нас этакого не бывало и, может, никогда больше не будет. Я б непременно поехал посмотреть.