А Индрек и не замечал, что у него там делается с рубашкой: разговор в темноте принял такой странный оборот, что все его внимание было поглощено им.
— У Хильдегард голубые глаза? — спросил Вильясоо пс еле долгого молчания.
— У обеих голубые,— ответила мать.
— Мне нравятся голубые глаза, — промолвил Вильясоо и добавил, словно делая вывод: — Значит, у матери тоже голубые?
Женщина как будто слабо улыбнулась.
— У матери серые.
— Серые мне тоже нравятся, <— удовлетворенно заключил Вильясоо.
— Болтаете несуразное, — проговорила женщина ему в ответ,—нате, возьмите лучше у меня ребенка.— руки совсем ослабели.
Так спящая девочка опять перекочевала к Вильясоо. Немного погодя мать захотела и Индреку дать немного отдохнуть, но тот не согласился, сказав, что ни капли не устал. Но жарко ему все же стало, нести ношу так далеко-- работа не из легких, да и от ребенка шло тепло.
— Ну, так что вы на это скажете, Паас? — заговорил Вкльясоо, когда они со своими ношами опять зашагали рядом.—- Пошли мы утром на похороны холостяками, а возвращаемся темным вечером с ребятишками на руках!
Но Индрек ничего не смог сказать на этот счет, потому что позади вдруг послышалось всхлипывание.
—- Видите, что вы наделали,— с упреком прошептал Индрек. :
— Мария! — сказал Вильясоо и, повернувшись к женщине, остановился перед ней.— На мои дурацкие слова не обращай внимания, у меня с детства язык- мерзкий. У меня и рожа гнусноватая, только в темноте не видать. Ты можешь, конечно, продолжать плакать, если это хоть чуточку тебе поможет, только из-за меня не плачь, не стоит.