но та показала глазами — пусть ей дадут покой, пусть оставят ее так, как она есть.
— Уйди,— тихо сказала она Тийу.— Уйдите все,— добавила она через минуту.
— Индрек тоже? — спросила Тийу.
— Нет,— еле слышно ответила мать.
Из комнаты ушли все, кроме Индрека. Он все ещe стоял на прежнем месте, у изножья кровати, и, не обводя глаз, смотрел на ссохшееся тело матери, стгч-шее таким крошечным, что оно почти не угадывалось под одеялом. Руки, лежавшие поверх одеяла, были кожа да кости, и Индрек впервые увидел, какимз страшно длинными и тонкими могут быть человеческие пальцы. И ему внезапно вспомнились другие руки, простертые к нему над длинным черным столе?:. Тогда была весна, -первые острые зеленые травинки проглядывали между камнями мостовой... Они тогда говорили о крови, да, о крови... Индрек остановил взгляд на руках матери, как будто решая — видка ли езде в них кровь, могла бы еще их оживить свежая кровь другого человека. И он заметил, что мать силится шевельнуть правой рукой, но никак не может. Позтому он подошел поближе и наклонился к ней.
— Тебе нужно что-нибудь?
— Сядь около меня,— прошептала мать. Индрек сел и, чтобы нарушить молчание, спросил:
— Очень тебе больно?
-—Пет,— тихо ответила мать.—С болью свыкаешься, когда так долго жжет... Только стонать хочется.
-- Так ты и стони, мама,— проговорил Индрек.
— Ты не привык,— ответила мать.
— Я привыкну,— уверил ее Индрек.
И снова начались те же негромкие, однообразные стоны, как и раньше, когда Индрек услышал их из первой комнаты.
— А где больше всего болит? — спросил он.
— Сильнее всего жжет в правом боку,— ответила мать.— И еще где-то внутри, а где — сама не знаю.
— Значит, все-таки в правом боку,— виновато