Глава XXVIII К рассвету Индрек добрался до Варгамяэ.

произнес Индрек. Его убило то, что мать больше не старалась что-либо скрыть, оправдать или смягчить, г сказала прямо:

—  В правом. Как раз то место, куда ты попал камнем... тогда на картофельном поле.

Индрек попытался снова представить себе, как все это тогда было. Он припоминал это уже не раз, но сегодня все ускользало из его воображения. Ясно видел он только картофельную ботву: она была еще совсем зеленая, только кое-где на листьях темнели пятна. Когда он шел вдоль борозды, ботва местами доходила ему почти до плеча. «Какой я был тогда маленький,— мелькнуло у него в голове,— а какое большое несчастье принес». Сейчас он вырос, та же картофельная ботва была бы ему сейчас только по колено, но зло. совершенное тогда, он не в силах исправить, даже по отношению к своей матери. А может быть, и вообще ничего никогда нельзя загладить и исправить? Только добро можно превратить во зло, а наоборот — нельзя? Может быть, поэтому человек уже издавна ищет помощи в искуплении, жертве?

—  Чем я мог бы тебе помочь, мама? — спрашивает Индрек и добавляет с острой жалостью: — Я сделаю все, что ты захочешь.

Но матери ничего не нужно, совсем ничего, только если бы не было этих ужасных стонов...

—  Веришь ли, Индрек, я с ума схожу от своего стона,— говорит мать.— У других уши хоть изредка от него отдыхают, а мои — никогда. С утра до вечера. с вечера до утра — все одно и то же, одно и то же. Я не жалуюсь, не ропщу, пусть будет боль, но зачем этот стон? Знаешь, Индрек, это все из-за Юсся, моего первого мужа, который повесился на елке за хибаркой. Андрее, твой отец, правда, выкорчевал эту елку и вместо нее посадил рябину, она и сейчас там растет, ягоды на ней крупные, сладкие... Андрее думал, что теперь с Юссем покончено, что теперь он с мертвым Юссем справился, как и с живым. Но с мертвым Юссем он не смог справиться... Ты не знаешь, никто не знает, кроме меня и Андреса: Юссь пытался убить Андреса ножом, а потом повесился. Если бы убил, то твоим отцом был бы не Андрее, а Юссь, и тогда меня не жгли бы эти боли. Я об этом никому никогда ке говорила и не скажу, только тебе, Индрек, потому что ты — дитя моего греха. Я перед тобой как перед богом... Я бы хотела молча терпеть эту боль, потому что эти муки справедливые... Но та, другая, которую никто не видит и не знает, та, которая любила Юсся и его детей, и сейчас их любит,— она кричит, она стонет, она говорит: почему я должна молчать, когда так больно, я ведь не виновата, я же Юсся любила... Вот как, сын. Андрее не справился с Юссем — я его помнила, помню и сейчас, помню, росла высокая ель и у нее была длинная, толстая ветка, как раз веревку забросить... Андрее, когда камни калил, сжег эту елку, а я помню, где лежали за домом те большие камни...Они раскололись от огня, когда горела елка мертвого Юсся... И я думаю так: это не Андрее расколол и свез эти камни, а Юссь, удавленник Юссь. Ведь если б он не повесился, эти камни, может, никто и не стал бы раскалывать... И когда коровы идут домой с полным выменем, идут через новую гать, что сделана из веток Юссевой елки, я всегда думаю: это мертвый Юссь позаботился, без него и этой гати не было бы, и коровы ползли бы по грязи. Так я думаю, а та, другая, стонет, та, что не должна бы страдать из-за Юсся... Но у меня есть одна тайная мысль, из-за этого стона она и пришла. Только тебе, Индрек, я это скажу. Юсся похоронили за кладбищем, и я бы хотела, чтоб меня тоже похоронили там, с ним рядом. Но там хоронят только тех, кто сделал так, как сделал Юссь... когда не смог ножом справиться с Андресом. А я хочу быть рядом с Юссем.