— все это в возможно минимальных порциях, потому что казалось: жизнь вот-вот обгонит тебя, вот-вот наступит какой-то неведомый, но долгожданный великий праздник, а ты так и не успеешь проглотить все, что в этот день обязательно окажется необходимым. Но знаменательный день, когда Индрек мог бы вместе с избранными войти через заветные ворота — в подполье (ведь туда и вели эти высокие ворота),— так и не наступил. Он всегда оказывался не готовым: каждый раз находилась какая-нибудь книга, более важная, чем остальные, которую он хотел прочесть, прежде чем принять это единственно истинное, отвергнув все остальное.
Эти новые и важные мысли, положения, теории никогда не были ему настолько ясны, чтобы он мог в них верить как в неопровержимую истину и ручаться за них хоть собственной головой. У других людей это получалось как-то иначе. Они тоже сомневались, а то почему бы они вечно спорили до хрипоты. Но, несмотря на сомнения, они все же верили и веря шли в подполье. Там они терпели лишения во имя того, чтобы когда-нибудь в будущем другие люди все имели в достатке; они голодали ради того, чтобы другие были сыты; они спали на камнях или досках ради того, чтобы другие некогда обрели мягкую постель; они проводили ночи без сна, чтобы другие когда-нибудь мог-
ли спокойно отдохнуть; оНй зачастую дрожали не только перед завтрашним днем, но и перед следующей минутой, ради того, чтобы другие уверенно смотрели в будущее; здесь ты почти лишался человеческого лица, ради того, чтобы другие когда-нибудь могли жить по-человечески. Туда, в подполье, шли они, эти избранные.
А там, наверно, было полно ружей и бомб, которые когда-нибудь начнут палить и взрываться. Это было таинственно и жутко, пугало. Может быть, господин Быстрый был все же прав, утверждая, что для человека нет большей радости, чем внушать страх другим, ведь чем больше тебя боятся, тем больше ты чувствуешь себя действительно человеком. И, может быть, именно потому Индрек и не смог до конца разобраться во всех этих важных вещах, что не хотел внушать кому-либо страх.