— Человек — самая жалкая скотина в хлевах господних,— проворчал он.— Даже у крокодила, говорят, есть пичужка, которая выклевывает у него остатки пиши из зубов, пока он дрыхнет на солнышке, а человеку приходится самому ковырять. А все, наверное, потому, что у человека совесть есть.
Рассуждения Вильясоо опять прервались. Через несколько минут он сказал Индреку:
— Вы небось думаете ------ чего это я про крокодила да про совесть...
—-- Нет, я ничего не думаю, престо слушаю,— ответил Индрек.
— А я кое о чем думаю, когда говорю насчет сочувствия, жалости, крокодилов и совести. А именно—думаю о себе самом.
— Почему?—удивился Индрек.
— Потому, что боюсь — не думаете ли и вы обо мне, да к тому же еще и превратно.
— Не понимаю, о чем вы говорите,— признался Индрек.
— Я говорю о Марии и ее детях, которых мы тогда вечером несли домой. Вы тогда, разумеется, удлинились— не спятил ли я с ума: женщина идет с детьми с кладбища, похоронила мужа, а я начинаю навязываться, словно хочу ее себе заполучить, ее и детей...
— Правда,, странно было немного,— улыбнулся Индрек.
— А когда стали искать этому объяснение, решили, конечно, что я страх какой жалостливый, да?
— Не то что жалостливый, но ведь известное чувство сострадания вы неизбежно испытываете,— убежденно проговорил Индрек.
— Вот этого-то я и боялся — что вы так подумаете.
— Почему же вы этого боялись? — Индрек подчеркнул последнее слово.
— Да просто потому, что это неверно и рисует меня