Индрек пробрался сквозь толпу к плачущей женщине, рядом с которой стоял высокий, дюжий мужчина.
— И что ей, сумасшедшей, в голову пришло, зачем она это сделала? — всхлипывая, жаловалась кому-то женщина.— Сказать бы, что мы ее так уж сильно неволили,—так нет, сама захотела поехать: дядя зовет, обещает: ей там хорошее место, заработок. Нашли ей даже славную попутчицу, у меня и сердце успокоилось—пускай, думаю, едет, доберется благополучно...
Индрек не решился подойти, он стоял чуть поодаль от несчастных родителей и слушал их жалобы. Впрочем, отец почти все время молчал, а если и говорил, то больше утешал и успокаивал обезумевшую от горя мать, чем жаловался и сетовал сам. К нему Индрек наконец и отважился приблизиться, тихонько взял его руку и без слов пожал ее. Лохк сперва не понял, чего т него хотят, но потом узнал Индрека и поднес палец к губам, делая Индреку знак молчать. Медленно отойдя- вместе с Индреком подальше от жены, он прошептал:
— Вы понимаете — прямо у нас на глазах, чуть ли не из наших рук! А я еще ей перед этим сказал, когда оча так сильно плакала: может быть, не хочется ехать, так оставайся дома. А она мне — нет, дома не хочу оставаться. Ну хорошо, говорю, может, оно и к лучшему. Я ведь все время думал о том, что она тоже бегает по собраниям, вдруг ее шпики заприметили, еще чего доброго арестуют. Лучше уж в Америку, от всяких этих бунтовщицких дел подальше. Но она всегда была немножко странная, наша девочка, вот и...
Лохк осекся на полуслове, потому что толпа вдруг заволновалась, послышались возгласы:
— Нашли! Везут! Вытащили! Мертвая! Ну конечно! Еще бы, в такой холод!
Лохк бросился к жене, кричавшей страшным криком.