круто повернула и только что оставленное имение оказалось у них справа. Индрек обернулся, посмотрел в ту сторону и, ошеломленный, остановил лошадь, чтобы лучше вглядеться: над помещичьим домом зззн-вался к небу густой столб дыма. Индрек во весь опор помчался за колясками и закричал, напрягая голос;
— Мыза горит!
— Ну и пусть горит! — со смехом крикнул кто-то в ответ.
Индрек поскакал к той коляске, где сидел Мейгас. и повторил то же самое, как будто хотел у него узнать—'Возвращаться ли тушить пожар или ехать дальше. Мейгас не ответил ни слова, только махнул безнадежно рукой. Увидев это, Индрек снова почувствовал, как у него в груди похолодело. Он придержал лошадь и отстал от колясок и верховых, чтобы побыть одному. Еще немного — и он повернул бы обратно и помчался к горящему поместью: у него возникло странное ощущение, что нелепо ехать дальше, когда позади пылает человеческий кров, гибнет имущество, которое копили десятками, может быть, сотнями лет. Да, он, казалось, сейчас только впервые по-настоящему осознал, что все, на его глазах подвергавшееся бессмысленному уничтожению, было достоянием людей И снова, неведомо откуда, с потрясающей ясностью зозкик перед его глазами старик с седыми волосами и всклокоченной бородой, стоящий перед зеркалом. Но он увидел и того голубоглазого парня, который опрокинул зеркало и этим развязал во всех безумную страсть к разрушению. У этого парня словно было единственным стремлением все опрокидывать, все сокрушать, как будто эти слова и понятия были внедрены в его мозг и нервы политическими брошюрами и прокламациями, где только и говорилось, что о свержении и уничтожении. Индрек видел, как этот парень ходил из одной комнаты в другую и искал, что бы такое еще опрокинуть. В библиотеке он едва не стал жертвой своей страсти: высокий, тяжелый книжный гдкаф, битком набитый книгами, чуть не похоронил его год собой. Уже не он, этот парень, залезал с ногами на поваленные шкафы, чтобы разломать их, не он вы-:аживал окна тяжелыми немецкими, французскими и русскими томами, которые летели, со звоном разбивая стекла, в голые мокрые кусты,— нет, это уже делали другие, а он только опрокидывал, опрокидывал одну пещь за другой с грохотом, подобным пушечным залпам, так что порой весь дом сотрясался до самого основания.