Если уж культура, так пусть будет настоящая, чтоб и мы сидели в ландтаге. А если нет — тогда это политика, тогда мы тоже пойдем и будем делать политику— начнем с помещика и барона. Ведь конхвискации— это политика, а не культура. Еще апостолы занимались политикой, а не культурой,— они говорили: несите, мол, сюда все, что у вас есть, и кладите у наших ног. Так же точно сделаем сейчас и мы, как делали святые апостолы, чтоб никто не мог худого слова сказать. Правильно я говорю, а?
Так разглагольствовал торжествующим тоном Везиросс, не признавая никаких других суждений. И, как это ни странно, Индрек, да и многие другие, действовали именно так, как находил нужным лавочник Везиросс в; своей непоколебимой убежденности. Ибо на одном секретном совещании рабочий Мейгас при всеобщем одобрении заявил, что военное положение и в'се остальное—-это работа помещиков и что на репрессии надо во что бы то ни стало реагировать *.
— Если вы настоящие бойцы, давайте выедем в деревню, зададим там жару! — задорно выкрикнул Мейгас— Пускай они тут сидят в городе на своем военном законе!
А кто не хотел в те дни быть настоящим бойцом? Даже Индрек хотел этого, он жаждал деятельности, которая окончательно обелила бы его в глазах остальных после истории с деньгами.
Единственным пустячным препятствием было то, что Индрек не имел подходящей обуви. Чтобы преодолеть и эту помеху, он обратился с просьбой к Лохку. у которого недавно видел высокие сапоги. Объясняя причину своей поездки, он сослался на болезнь матери, о которой в последнее время совсем забыл, а чтобы представить свой отъезд совсем уж необходимым, добавил, что мать почти при смерти.
— Сапоги у меня не ахти какие,— проворчал Лохк и тут же продолжал: — А вообще лучше бы вам посидеть дома, сейчас, видно, дело только и начинает разыгрываться. В деревне тоже — кто его знает, как обернется.
— Ну и что же,—возразил Индрек.— Мне там всез накомо — и дороги, и вся округа. Если замечу что-нибудь подозрительное, буду держаться в стороне.
— А я на вашем месте все-таки не поехал бы,— сказал Лохк.— Сапоги я вам дам, только сперва надо на одном подметку прибить, а на другом задний шов на голенище стянуть — и можете в них хоть поминки по мамаше справлять. Смазывал я их совсем недавно
— И чего ты зубоскалишь насчет поминок,—укоризненно заметила матушка Лохк.— Болезнь и смерть — дело тяжелое.
Слова матушки Лохк как-то больно запали в сердце Индрека. Он ушел к себе в комнату и долго сидел там, думая о своей недавней лжи. И вдруг ему показалось, будто он и не солгал вовсе, будто его мать действительно умерла, не дождавшись от него лекарства.