Его перебивали выкриками, ему приписывали слова, которых он не говорил, и сами же на них отвечали, яе лазали ему продолжать. Не было, по их мнению, никакого смысла сохранять помещичьи дома, ведь они со всем своим убранством не нужны народу. Ни наша страна, ни даже весь мир не настолько богаты, чтобы при самой широкой свободе, при самом справедливом строе можно было надеяться на изобилие, которое позволило бы каждому человеку иметь такое жилье и обстановку, как в баронских поместьях. А к чему тогда эга роскошь, если ее не хватает на всех? Даже войны л революции возникают только из-за того, что у одного больше богатств, чем у другого, один живет лучше, чем другой. Поэтому — долой роскошь, которой не хватает всем! Такое суждение высказал волостевой писарь, и все закричали в один голос:
— Верно! Правильно! Точно! Долой — и все! К чему враждовать? Надо жить в мире!
Индрек, разумеется, мог бы возразить писарю, что причина вражды и ненависти кроется в богатстве, то надо покончить также и с богатством зажиточных хозяев, иначе никуда не исчезнут озлобление и зависть в сердцах бобылей и батраков. Но он предпочел промолчать, так как знал, что либо за такие слова его освищут и не дадут больше говорить, либо он разожжет страсти, которые прежде времени внесут разлад в ряды борцов за свободу.
После двух- трехчасового обсуждения двинулись к поместью, находившемуся в нескольких километрах. О прибытии глашатаев свободы на мызе узнали заранее. Управляющий бежал вместе с помещиками--двумя старыми барышнями, а ведавший всем хозяйством имения молодой барон еще раньше уехал в город. Таким образом, мыза была совсем пуста. Лесничего тоже не застали дома. Всюду, куда ни заглядывали пришедшие, оказывались лишь женщины да ребятишки, которые испуганно забивались в угол или начинали истошно кричать, дрожа от страха, как и т; матери. Не помогли ни расспросы, ни угрозы, ни:: га так и не сказал толком, куда девались лесничий и управляющий. В отместку жилые дома лесничего и управляющего подожгли, следя за тем, чтобы кто-либо не вздумал тушить огонь, разрешили только вынести вещи.
В господском доме тоже забавлялись недолго, никто больше не хотел тратить силы на разгром и разрушение, все это доверили огню. Людьми владела теперь не страсть к уничтожению, а совсем иная болезнь, которую Индрек невольно отнес в какой-то мере за счет своей речи, произнесенной в волостном правлений: люди начали сгребать всякое добро и вытаскивать его из горящего дома. Сначала хватали ценные вещи, еще оставшиеся после бегства хозяев, потом стали забирать одежду, подушки, одеяла, носильное белье, простыни. Трудились так усердно и самоотверженно, что даже рисковали жизнью. Можно было видеть, как за человека хватались разом за одну и ту же вещь, кзждый тянул ее к себе, не желая выпускать из рук и считая ее своей только потому, что он, по его мнению. прикоснулся к ней первым. Такие стычки кое-где возили перейти в драку.
Индрек стоял и тупо смотрел на эту суетливо снующую толпу — женщины, мужчины, девушки, парни... Даже те, кто должен был бы помогать поддерживать «революционный» порядок, нисколько не стеснились и совали в карманы все более или менее ценнее, что попадалось под руку. Хватали даже то, что некуда было девать или что вовсе ничего не стоило. Индрек увидел горбатую старушку, которая, видно, приковыляла сюда позже всех и поэтому не нашла уже никакой другой поживы, кроме ночного горшка.